[nniddhogr]

В ночь перед сашкиным днём рождения Антон прислал смску: «Оказывается, слово bott переводится как "стопор шлаковой лётки". Теперь вот не могу заснуть из-за этого». Казалось бы, ничто не предвещало беды.

Утром мы с Антоном опаздывали. Ну не очень сильно, но те, кто уже сидел в электричке, могли начать нервничать. Поэтому Антон добропорядочно позвонил и стал орать в трубку:
— Кошка, вы уже в вагоне? А какой номер вагона? А мы опаздываем! Опаздываем! Электричка уже тронулась! Мы бежим за ней! Запрыгиваем в последнюю дверь! Как не тронулась электричка? А куда мы тогда запрыгнули?!
В самой электричке же, пока остальные вспоминали правый приток Оки, Антон сделал из коробки из-под чизбургера лягушку и ел ею людей.
Естественно, что по лесной дороге на дачу мы пытались отравить его ягодами. Но он не поддался почему-то.

А на самой даче хорошо-о.

А на самой даче хорошо-о. Качели, гамак, полянка, комары кожу живьём снимают, кр-расота. Посреди двора отец заправляет бензопилу. С непередаваемым уважением гости огибают его, вежливо интересуются, зачем бенозопила.
— На бобров, — сурово отвечает отец и уходит в лес. Через два часа возвращается мрачный, без бензопилы. Берёт топор и снова в лес. Через час приходит весёлый. Больше про бобров никто не спрашивал.

На полянке тем временем обнаруживается бесхозный ржавый автобус. Все взбираются на крышу и едут в Сан-Франциско. Сан-Франциско ближе не становится, но время проведено с пользой. А вот игра в волейбол с автобусом вместо сетки привела к драматическим последствиям. В один прекрасный момент взлетел мяч, раздался треск и грянул хохот. Просто в героическом широком прыжке за мячом Сосед несколько модифицировал одежду. И стали у него спереди турецкие шаровары, а что стало сзади — никто заглядывать не решился.
Тем временем автобус из сетки переквалифицировался в сцену. На неё вместе с электрогитарой взгромоздился Курзинер и вдарил по струнам. С первыми звуками под сцену прибежала толпа фанатов из двух человек и с воплями «Мы любим тебя!» попыталась залапать кумира за щиколотки. Как в таких условиях кумир умудрился спеть четыре песни, прежде чем его потянуло вниз на грешную землю, — загадка.

А потом уже шашлык в сумерках, над шашлыками подкрадывается Лёша и трагически шепчет «Пожар!», дикий костёр, деревья, от гирлянд светящиеся изнутри, комары героически лезут в тарелки, и над самым лесом всходит масляная луна, а искры от костра взлетают и гаснут, а с неба падают звёзды и гаснут, и искры от звёзд не отличить. Куда-то исчезло полбутылки коньяка, и хотелось на этой почве то ли метнуть бутылку об автобус, то ли всплакнуть всей широтой души над пустотой этой ночной, над тёмной вселенской неизведанностью, поплакать оттого, что кончился коньяк, что луна подбледнела и скрылась за деревьями, что песни есть, а голоса нет, и что никогда я не пойму очень многих вещей. Но, отвлекшись на кушанье хлебушка, забылась, передумала и успокоилась.

Поднялись после на крышу дома, закутались в спальники, и если лежать, то не видно Млечного Пути из-за поднимающегося снизу сияния деревьев, а если встать, то видно и Путь, и луну, и какую-то планетку под луной, застенчиво выглядывающую из тонкой линии облаков.

Романтика кончилась, когда начался сон. Потому что вместе со сном начался лихой, разухабистый храп. Он шёл из ниоткуда и отовсюду, он плыл, парил и доминировал. Потом на нас сверху пыталась неоднократно пыталась упасть шуфлядка (раскачиваемая звуковыми волнами храпа, видимо). Так незаметно подкрадывалось утро.

Утром автобус начал невзначай покрываться первобытной живописью. Насколько я поняла, был замысел рисовать людей в порядке пробуждения. Первой на шершавом боку автобуса появилась сова. Девушка Сова у нас жаворонок, всё логично. Была и Белочка Верочка, был и Заяц, были и другие. Был в победной позе Курзинер с гитарой и комикс-пузырём «В закат!» Был почему-то и Берия. Никого по имени Берия с нами не засыпало, потому я предполагаю, что этот портрет проступил на ржавчине сам. Из вредности. По соседству с Берией нарисовался и Сталин. Тоже сам. Этот может.
— Вы проснулись? — спрашивал Заяц. — Вас уже можно рисовать?
А меня нельзя рисовать, у меня без кофе размытые очертания туловища. Пошла клянчить у Савы кофе. Святая женщина Сава наколдовала нечто на абхазский лад, и мир зафиксировал контуры. Рисовать было можно, и на автобусе возник дракон, едва видный из-за гигантской чашки кофе. Да, это я.
Последним же проснулся Ктулху.

Млели на солнце, раскачивались во всём, что могло раскачиваться и всячески проповедовали гедонизм. А Курзинер — ещё и сократизм.
А потом расселись на машины да электрички и уехали в Сан-Франциско. И в закат.
Так как-то.