И каждый день пропалывать баобабы, и каждый день идти вверх по лестнице, ведущей вниз. Для начала хотя бы — отключать паранойю и выживать без утренней чашки кофе.
Мне вот показалось, что в самом начале была одна большая душа. Бог, если хотите. Потом разделилась на Адама и Еву, потом — на все колена и Израелевы и лестиницы Иакова, и далее, далее до нас несчастных. Когда человеков было мало, большая душа делилась на меньшее число частей, и в каждом было больше бога ли, света ли, неважно. И вот нас теперь много-много, а бога в нас мало-мало. Сбиваемся в кучки вокруг прометеевых болотных огней, греемся — сцепляем то, что давно-давно распалось. А в некоторых и ныне бога много, только таких совсем чуть-чуть; и вот тут непонятно, почему так — то ли потому, что они съели менее расторопных, то ли потому, что их генеалогическое древо растило на себе скряг, которых жаба давила делиться светом — или с детьми, или с другими разными, по-данковски, с ацтекским колоритом. То ли они просто сильно старались.
На меня смотрит завтра, да.
Точно так же со словами. Потому что первое слово сотворило мир, а наши нынешние слова не то что не сотворят землетрясение, истово махая крылышками; им и лёгкий лёгочный сквозняк не под силу — такой, знаете, простой, вдох-выход, всёравно-невсёравно. Ну, разве если только очень сильно постараться.
Тощие тюльпаны в вазочке топорщат лепестки по-петушиному, залихватски так вскидываются. А я, что я, я даже «залихватски» не могу с первой попытки написать. Я, может, тоже сраный тюльпанчик — топорщусь и вскидываюсь, и разница в том только, что обычному тюльпанчику не хочется забится в плинтусовый стык и рычать оттуда на мимо проходящих. А, ещё я не фотосинтезирую. Как мне это всё надоело, кто бы знал. Вот в Могилёв на выходных, допустим. Радостно жду, потому что очередной побег — псевдо-поворот, после которого что-нибудь может да изменится. И каждый раз забываю, что то, что кажется поворотом, — просто круг. Мне бы голос покрепче, да. И какую-нибудь канализационную трубу, чтобы сливать всё то дерьмо, что копится в моих богатых закромах. И фиксатор для шеи — это чтобы не пялиться постоянно назад. Но всё-таки сперва — голос покрепче. А вместо этого я имею, извините, медведика Чучу с хитрой рожей. Меняю медведика на... а, да на что-нибудь без хитрой рожи.
А, ещё. Когда зазеваются, на телевизорах запаролю все каналы, кроме нэшнл лжэогрэфикс, дискавери, энимэл пленет, евро- спорт и ньюс и трёх музыкальных. Давно пора было это сделать, кстати.
Что мне сейчас надо — так это вживую болтать о том, почему брандмейстер хотел, чтобы Гай его убил. А не выдавливать из себя вопросы на брейн — по капле, как раба. Так выпьем же за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями и не шли в разрез с действительностью и совестью. И выпьем коньяку, а не выдавленного по капле раба. Хотя понимаю, иногда очень легко перепутать.
Навеяло тут что-то постом блайнмоно про супер-корову. Во-первых, у меня теперь есть медведь с хитрющей мордой — мордой ёжика почему-то. Коварство в его ухмылке настолько велико, а чёрных непроницаемых глазах столько безумия, что... что... чувствую в нём родственную душу да ничего не чувствую, он меня тупо гипнотизирует. Подчиняйтесь гипножабе, именно. А на ухе у него висит бирочка. «Меня зовут Чуча». Это, знаете ли, как на встрече анонимных алкоголиков: — Здравствуйте, меня зовут Чуча, и я маленький, хорошенький, миленький такой медведик, который ночью съест ваши глаза. А, и я алкоголик, да. — Здра-а-авствуй, Чу-у-ча-а! Во-вторых. Ближе к супер-корове. Я тут давеча в интернетах искала что-то из чистого детства, в результате изгадила последнее белое пятно в памяти. В общем, под катом если не истина, то шизофрения в чётких тонах.
Ура, меня опять накрыло с головой. Хорошо хоть за книжку ухватилась; впрочем, она меня сейчас накрывает ещё похлеще. Дочитаю, дочитаю, потом выйду на берег и по-собачьи начну отряхиваться и по-человечьи отфыркиваться. Пожалуйста, пусть мне будет побольше хороших топящих книг, тогда у меня будет два выхода: захлебнуться или отрастить жабры. Пйоду дальше прыгать на волнах.
И снова вопрос о познании, точнее, о послепознании. Узнал, обдумал, переварил, насладился. Вспомнил о гуманизме, решил поделиться познанным. Всё хорошо. Отлично просто. Только вот в случае чэгэкашника опасно. Чэгэкашник, случается, ненароком разбрызгивает вокруг себя познанное, обдавая окружающих. Меня вот с недавних пор, например, начало заносить. Давеча втирала безвинным посторонним людям сначала про китайские казни, потом про китайские сказки. Про китайские казни: это про дельтаплан. Казнь в угоду прогрессу. Ну, понятно, осуждённому крылышки из разных материалов или там дельтаплан; с башни столкнуть; на чём дальше пролетит. Про китайские сказки: это романтическая история. Почерпнула её у Толстой, да. Мол, любовь между юношей и девушкой. Как возникла. Значит, познакомились они в борделе. Несмотря на столь воодушевляющее начало, любовь возникла на несколько иной почве, а именно — девушка, порядком опьянев, такому же опьяневшему юноше наблевала в рукав. И, уморившись, уснула. А юноша, значит, с полным рукавом просидел над ней всю ночь, храня её сон. Так и повелось закрутилось. И вот этими вот интеллектуальными огрызками я кормлю несчастных и невинных. Тех, кто не успел забиться в укрытие или прикинуться мёртвым. Не пускать в приличное общество, не пускать. Создавать своё, с блэкджеком и шлюхами.
И вообще, познание должно быть непрерывным. Но мне почему-то страшно познавать в одиночку. То есть, читаю я книжку, спокойно, всё, тоже форма познания. А потом как-то говорю себе, всё в ту же одиночку: «Давай, Надя, читай книжку — время познавать». И на этом ровном месте — паника, радостно прыгает и приветственно машает руками. И чё ты будешь делать, а.
К вопросу о познании. Вот, бывает, новые знакомые. Некоторые через пять минут уже знают, сколько братьев, сестёр, что заканчивал, семейные намерения, прочее подобное. А некоторые — что за книги читал, религия за цивилизацией идёт или наоборот, всякое такое же. Я вот из вторых, а подход первых недоступен совсем, о чём жалею. Вотэвер.
Мать моя женщина, какое всё странное вокруг. И внутри всё тоже странное. Делаю круглые негодующие глаза, трясу головой — так я контролирую мыслительный процесс. Помогает отчасти. Если бы ещё научиться виртуально отвешивать себе пощёчины (или там заблаговременно мысленно орать: «не будь же дурой!») — было бы вообще ништяк.