Единственное, что могу разобрать в песне без концентрированного вслушивания, — строчка «something wicked has come this way». А это значит что? Что Макбет сделал своё дело, Макбет может уходить.

---

Закусила вино двумя конфетками. Теперь у меня будут ватные щиколотки и могучие бёдра. Тем временем от убивающего американских простачков Мартина Шина меня отделяют два часа. А от чувства стыда, что никак не могу до конца досмотреть «Апокалипсис сегодня», вообще ничего не отделяет, я в нём купаюсь.
Хорошо, что суббота. Выгнала внеший мир из комнаты, буду песни петь, е-е.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Между тем заяц окончательно погряз. И спёл себе друга и шапочку из фольги:

---

Парадоксально хочется одновременно звенящей тишины и человеческих голосов.
В письменную вязь слова не вяжутся, да и мыслительная деятельность отрывочна, как настенный календарь. И вообще, каждое напечатанное слово похоже на укол лезвием — в безымянный палец, медсестра давит фалангу до онемения, и надо смотреть в сторону, чтобы не больно, а всё равно неотрывно следишь, как она шуршит коричневной бумагой, нервно проспиртовывает вату и безучастно тыкает в палец лезвием, как будто я неживое.

---

Это надо было додуматься — бахнуть в кьянти сахар. Холодный глинтвейн, ага. Без специй. Зато с колбасой.

---

Всегда было интересно, во что верит религиовед.

---

вспомнилось что-то, к воспросу о сорока двух.

«Швейк между тем разглядывал номер винтовки и вдруг воскликнул:
- Четыре тысячи двести шестьдесят восемь! Такой номер был у одного паровоза в Печках. Этот паровоз стоял на шестнадцатом пути. Его собирались увести на ремонт в депо Лысую-на-Лабе, но не так-то это оказалось просто, господин фельдфебель, потому что у старшего машиниста, которому поручили его туда перегнать, была прескверная память на числа. Тогда начальник дистанции позвал его в свою канцелярию и говорит: "На шестнадцатом пути стоит паровоз номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Я знаю, у вас плохая память на цифры, а если вам записать номер на бумаге, то вы бумагу эту также потеряете. Если у вас такая плохая память на цифры, послушайте меня повнимательней. Я вам докажу, что очень легко запомнить какой угодно номер. Так слушайте: номер паровоза, который нужно увести в депо в Лысую-на-Лабе, - четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Слушайте внимательно. Первая цифра - четыре, вторая - два. Теперь вы уже помните сорок два, то есть дважды два - четыре, это первая цифра, которая, разделенная на два, равняется двум, и рядом получается четыре и два. Теперь не пугайтесь! Сколько будет дважды четыре? Восемь, так ведь? Так запомните, что восьмерка в номере четыре тысячи двести шестьдесят восемь будет по порядку последней. После того как вы запомнили, что первая цифра - четыре, вторая - два, четвертая - восемь, нужно ухитриться и запомнить эту самую шестерку, которая стоит перед восьмеркой, а это очень просто. Первая цифра - четыре, вторая - два. а четыре плюс два - шесть. Теперь вы уже точно знаете, что вторая цифра от конца - шесть; и теперь у вас этот порядок цифр никогда не вылетит из головы. У вас в памяти засел номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Но вы можете прийти к этому же результату еще проще...
Фельдфебель перестал курить, вытаращил на Швейка глаза и только пролепетал:
- Карре аb! / Снять головной убор! (нем.)/
Швейк продолжал вполне серьезно:
- Тут он начал объяснять более простой способ запоминания номера паровоза четыре тысячи двести шестьдесят восемь. "Восемь без двух - шесть. Теперь вы уже знаете шестьдесят восемь, а шесть минус два - четыре, теперь вы уже знаете четыре и шестьдесят восемь, и если вставить эту двойку, то все это составит четыре - два - шесть - восемь. Не очень трудно сделать это иначе, при помощи умножения и деления. Результат будет тот же самый. Запомните, - сказал начальник дистанции, - что два раза сорок два равняется восьмидесяти четырем. В году двенадцать месяцев. Вычтите теперь двенадцать из восьмидесяти четырех, и останется семьдесят два, вычтите из этого числа еще двенадцать месяцев, останется шестьдесят. Итак, у нас определенная шестерка, а ноль зачеркнем. Теперь уже у нас сорок два, шестьдесят восемь, четыре. Зачеркнем ноль, зачеркнем и четверку сзади, и мы преспокойно опять получили четыре тысячи двести шестьдесят восемь, то есть номер паровоза, который следует отправить в депо в Лысую-на-Лабе. И с помощью деления, как я уже говорил, это также очень легко. Вычисляем коэффициент, согласно таможенному тарифу..." Вам дурно, господин фельдфебель? Если хотите, я начну, например, с "General de charge! Fertig! Hoch an! Feuer!" / Стрельба залпами! (франц.) Готовьсь! На прицел! Пли! (нем.)/ Черт подери! Господину капитану не следовало посылать вас на солнце. Побегу за носилками.
Пришел доктор и констатировал, что налицо либо солнечный удар, либо острое воспаление мозговых оболочек.
Когда фельдфебель пришел в себя, около него стоял Швейк и говорил:
- Чтобы докончить... Вы думаете, господин фельдфебель, этот машинист запомнил? Он перепутал и все помножил на три, так как вспомнил святую троицу. Паровоза он не нашел. Так он и до сих пор стоит на шестнадцатом пути.
Фельдфебель опять закрыл глаза. »

цэц

Сколько раз читала, всякий раз через страницу начинаю икать от смеха, ааа.

---

весна, н-на.

Signs Of Spring

---

Вот когда курить ходят — это лишь очередной способ коммуникации, единение через общий грешок. В связи с этим есть предложение заменить перекур на, допустим, порочные шашки. Пойдём-ка, партию в шашки? И все бегут радостно на балкон, в чапаева в форточку играть.
Единственное, не могу греховность в шашках отыскать. Можно, конечно, использовать фишчеки в виде голых женщин, но как-то это мелко.

---

Исчез интерет — вернулся кашель; появился интернет — исчез шкаф, многоуважаемый шкаф, за которым лежало четыре моих молочных зуба.
Лишнее подтверждение тому, что в моём китайском танке всё гармонично.

---

У меня барабаном (эвфемизм! эвфемизм!) накрылся постоянный интернет, поэтому лучше пишите длинные письма или лицезрейте. Нет, я серьёзно. Человек, делающий себе маникюр крышечкой от флешечки, такими вещами не шутит.

---

У меня тут нирвана, кажется. Или дзен, я ещё не разбралась в терминологии. Факт в том, что меня сначала накрыло, потом обгадило, потом снова накрыло нечто вселенское. И я теперь сижу тут охуевшая от самой себя, Жизни, Вселенной и Всего Такого, и меня никак не отпустит.

И вообще. Мир такой большой, а я такая маленькая, и тут два варианта: либо я расту, либо мир усыхает, и второй вариант мне глубоко не гуманен.

Вообще, может, это блинчик виноват? Я скушала блинчик со сметанкой, такой, знаете ли, очень брэдберовский блинчик. Нет, он не смотрел с марсианской тоской на небо, скорее, кричал в лесу: «Я живой! Я живой!» Но вообще он молчал, покоряясь судьбе и пищеварению. У Пратчетта вон было про Идею, вселившуюся в кирпич. Может, Чжуан Цзы наконец устал гонятся за бабочками и, переключившись на молоко, приснил себе, что он блинчик? А я его возьми да и съешь, и теперь меня накрывает дзен раз за разом с таким, знаете, соответствующим звуком, как благородное цоканье рюмок, — дз-з-з-з-з-зен-н-н-н! Дз-з-з-з-зен-н-н-н-н!

И впервые за пять лет я гляжу на дом, серый, мерзкий дом за окном, такая банка с гвоздями, и он меня не пугает. Ваще. Банку с гвоздями можно потрясти, и она скажет — дз-з-з-з-з-зен-н-н-н! И первый раз за два года я гляжу в зеркало — так, нормально гляжу, а не как обычно, с прищуром нет-ли-где-на-одежде-ниточке — и там тоже не очень страшно. Еблище, конечно, ещё то, лунно-монгольское. Вообще от татар у меня в генетическом коде только круглая рожа, но да ладно, я не в обиде. Нос этот — беларуский, конечно. Картошечкой такой — не исключено, что пирожным. Глаза имеются. Вот скажите мне, что можно увидеть в глазах? Это ведь сетчатка и колбочки, и вся биология, а кто-то видит душу и прочее, ну и ладно, у меня вон тоже они сейчас голубым фосфором светятся. Такое вот простое лунное лицо, да. Не пугает. Всегда пугает, сейчас — не пугает. И вообще, я красно-рыжая, чего тут бояться. Алые рваные паруса новенькой солнечной батареи — в хорошем смысле, не как в песне. Дз-з-з-з-з-зен-н-н-н!

У меня красно-рыжие волосы, часы на руке, мозоль на пятке, и всё это настолько физически реальное, настолько настоящее, что я всё повторяю дзен да дзен и никак не могу замолчать. И мне не хочется курить. Не хочется морщиться от ртутных коньячных паров, и не хочется разъебать тридцатилетную гитару — или гетеру — о чью-нибудь голову. Даже о свою — не хочется.

Чуваки, чуваки. Во мне прорезываются гуманизм, социальность, социализм и зуб мудрости. По крайней мере я надеюсь, что эта активность в десне именно подгружает мудрость, а не мои челюсти принимают радиосигналы «Радио Свобода». Хотя у меня в ушах пять минут назад кто-то пел, что это очень хороший новый день, так что, может, это и радио, а я как на зло потеряла шапочку из фольги.

И вообще. Вспомнила сегодня свой дурацкий постец про фонарные столбы и исчезающих людей, который по-тараканьи расползся по разным людям, которых я в глаза-то и не видела, но которые сочли, что фонари — это клёва. Чуваки, это нихуя не клёва. То есть, фонари вполне себе ничего так, но вот исчезающие люди, которым от тебя нужны раз в месяц два фонаря и глазомер, — это нихуя не клёва. Это очень грустно. Почти так же грустно, как семья из двух человек, что по вечерам залегают в свои берлоги и молчат, молчат ни о чём. В семье дожно быть семь человек. Потому что семь-я — неспроста.

Это бззз — неспроста. Это дз-з-з-з-з-зен-н-н-н! — неспроста. Я пойду, пожалуй, а то разговорилась. Лась. Не лся, а лась, я всё-таки девочка, девочка, хотя об этом забываю. Надо помнить, кто ты есть. Кто ты есть, чего ты хочешь. Куда ты идёшь.


Поговорите со мной как-нибудь, хорошо? Я обещаю слушать.

---

Вы бы дали жару, если бы были другим жаром?

---

«Сквозь нынешний день, не лишённый надежды, и завтрашний выглядит необозримым. Но небо уже самолётов не держит, но небо уже наливается дымом».

Всё фигня, кроме пчёл. Всё фигня. Зуб вот ещё болит. Зуб тоже фигня. Цитата не фигня разве что.

---

Сезария Эвора похожа на кофейного Йоду.

---

— Нас ждёт второй сезон «Battlestar Galactica».
— Мы же его смотрели.
— С комментариями — не-е-ет.
«The Big Bang Theory», 01.01

Вот как получается.
Я могу объяснить, что такое «задротство».
Я могу объяснить, почему, скажем, чуваки-психи из «Большого Взрыва» задроты, если они играют в камень-ножницы-бумага-ящерица-Спок.
И то, что я могу всё это объяснить, делает меня задротом.

Теперь вопрос: это называть просто парадоксом или, ну например, прикрутить сюда ту фишку про то, как экспериментатор влияет на результат эксперимента, только наоборот (если бы у меня открывалась википедия, на этом месте могли бы быть слова «принцип неопределённости Гейзенберга». а так — извините)?

Хотя я, пожалуй, просто перестану выёбываться и пойду, допустим, пересмотрю серию стартрека, в которой пекинес с привязанным ко лбу штопором являет собой плевок в генетику, а у Кирка мешочки под глазами подведены тушью и есть «зелёное декольте». Госссссподи, какой же я задрррот, эх.

---

И на вопрос «На что жалуетесь?» стародавне отвечать «Ой, ну всего так сразу и не упомнишь».

---

Внутри каждого человека есть кнопочки, включающие разные состояния. Так вот, мои кнопочки «охуеваю» и «гноблю себя» стёрты до кнопочной панели и залеплены жвачкой. Буга-буга-буга!

---

Если вы ещё до сих пор не читаете это, то бегом марш туда нажимать на кнопку rss. Бегом-бегом-бегом!